Из цикла «Портреты». Дева Констанция и святой Казимир.

Начать следует с того, что старой деве Констанции явился святой Казимир. Да ещё в такое неподходящее время – когда та мылась в ванной. Услужливо потёр спину, проверил все ли трубы в порядке и исчез. А вместе с ним, почему то, исчезли девичий халат в цветочках и все бытовые принадлежности. Через полчаса в лестничной площадке дева Констанция рассказывала соседкам подробности явления. По её словам святой был неразговорчив, небрит, всё время с грустью косился на угол, а когда она спросила про конец света - сердито  выругался.
Религиозная экзальтация объяла жительниц дома, и хотя в глубине души все они без исключения бранили святого за то, что явился не в той квартире, через пятнадцать минут было организовано религиозное шествие, точнее - религиозное карабканье по лестнице, – тут же, в подъезде, созывая всех соседей публично исповедаться в грехах и  высечься. Дева Констанция употребила на это весь святым невынесенный инвентарь. Явились кожаные маски, наручники, кнуты, огромный крест и картонный плакат призывающий жертвовать святому Казимиру тем отрекаясь от чёрта.
Вспомнились все богом ниспосланные хвори и испытания, пришедшиеся за грехи на долю каждого. Кому-то богом посланный кариес изгрыз все зубы, кто-то получил грыжу – это бог так карал за жадность. Тот страдал от бессонницы, этот – от белой горячки, у третьего нестерпимо дуло живот... Жители подъезда  тянули на дневной свет все свои беды и  радостно делились ими между собою.
Исповедавшись в грехах, высечя себя и получив больше уверенности, было решено  обратить в веру единственного соседа непринемавшего участия в шествии – толстяка учителя рисования, который, без вреда кому либо, мирно спивался в своей квартире.
Разгоряченная, поощряемая последователями дева Констанция загремела крестом в дверь толстяка а им открывшись, глаголила сие:
– С болью зрим мы заблуждение твоё, сосед, ибо...
То, что могло быть сказано после, застряло в горле девы Констанции – рядом с дверь открывшим толстяком торчал сам святой Казимир – только уже значительно уставший – должно быть от изнуряющего апостольства, – и хотя лицо его приняло ещё больше черт святости – поясница двигалась ритмичными полукругами – словно в этом месте позвоночник святого стал резиновым. Ниже пояса маячились мокрые штаны, трясущиеся коленки и босые грязные ноги.
– Так вот оно значит как... – сказал святой, вручную фокусируя свой взгляд на лице девы Констанции. – С болью зрите... – святой тяжело вздохнул. – Зрю и я... – продолжал он, опираясь на дверную раму. – И вот что я вам скажу. Света достоин только тот, кто творит, а спасения – тот кто, раскаивается... Все хотите быть счастливые и сытые?.. Счастливые и сытые, – повторил, побеждая наползающую отрыжку. – И что же вы делаете?.. Завидуете ближнему своему куска хлеба, но кормите вас облепивших тварей уже чёрт знает сколько лет, отдавая им будущее своих детей... – Святой на мгновение растрогался, шмыгнул носом и продолжал апостольство сими словами:
СВЯТОЙ: Вицка налей что ли...
БАБУШКИН ХОР: Вицка налей!
ВИЦКА: Мдааа.
СВЯТОЙ: Аллилуйя, вот что я вам скажу... На свете много жалких приходов и ваш быть может только второй с конца списка... Много бедолаг возводили свой род от римлян имея только рукоять от плуга в кармане и смутное блеяние про замки и седую древность. Но жизнь обходилась с ними иначе...
БАБУШКИН ХОР: Аллилуйя, глаголи!
СВЯТОЙ: Алли... луйя… Когда в печати в первые был упомянут ваш приход – то упомянули его следующим образом: Бонифаций, вами стукнутый в голову, отправился на небо. Значит легкая у вас рука, что и выручает сейчас на заморских фабриках...
БАБУШКИН ХОР: Повинны есмь. Укажи путь.
СВЯТОЙ: За берёзой – налево. Там родина как свинья пожирает своих детей. Все стоят смахнув с макушек шапки перед Амёбием Улитковым который ритмично делится налево и направо. Пускает свою икру в ему обещанные воды заражая собою всё. Как будто так и должно быть. Как будто всё это и было только ему – обещано.

Аминь.