Когда повседневность на время отступает, почему-то оглядываюсь через плечо.
И перечитываю написанное пять, десять, пятнадцать лет тому назад. Не всегда, далеко не всегда, но все же. И задумываюсь почему. Не нахожу ответа или боюсь признаться, а //то по сути одно и то же.
Значит, исписался. Значит, все то «новое», что я пишу, лишь отблески, неяркие блики, миражи, вариации уже сказаного или прочитаного. Жалкие объедки и помои. А там, позади, далекий от совершенства однодневный бред. И кто может меня судить? Сколько во мне вещего, скажут только после моего ухода а назвать себя графоманом и бить кулаком в грудь – жалкое притворство в нвдежде что скажут – нет нет что ты – и после – чувство вины перед собой, унижение, как получив подачку на паперти, и стыд перед подающим за то, что получил, что хотел, хотя в тайне надеялся на другое, на взаимность, что ли?
А ускользающий смысл прошлых произведений? Как растворяющеяся в воздухе естество. Произведение – всегда отсебячина. И сам себя не помнишь.
Странные, странные образы прошлого, про-образы настоящего, как вы переменчивы словно мартовское небо.
А егзалтированные шептания по углам или истерические крики в залах про таинство сотворения, Акт Творчества. Боже правый! Боже, спаси и сохрани.
И над всем тем тихая печаль. Звенят капельки с сосулек, каждая другим полу-тоном, полу-тенью, полу-жизнью. Падают, падают, падают...
Посмотрите,
пейзаж
тушью,
Черно-белый
китайский
Репин.
Кто-то там
прищемил
душку,
Попищать бы -
слушать
некому.
Кастанеды
шуршат
крыльями,
Калиостряться
гностики,
Фрейда передом
мы открыли,
А кормой –
диагностику.
Кавалерия – марш!
престо!
Пулеметы – вверх!
стаккато!
Мера мер -
мягкота
кресел,
Остальному –
устав
НАТО.
Потому что любить =
трахать,
Жить = держите
карман
шире.
Я читал,
отменили
Баха
В темперированном
клавире.
Вот такой
морт натур
маслом.
Чудеса
сданы
на слом.
Так я писал пять лет тому назад. Вот и сейчас пишу. Что творчество? Разве не стремление быть понятым? Предисловие человека...